Можно ли себя простить?

Если почитать то, что пишут родители, которые отказались от собственных детей, начинаешь понимать, что такое ад на земле. Эти люди живут именно там, в своем собственном аду. Они думают о своем поступке, о ребенке, которого бросили, каждую секунду. Да, растить ребенка с серьезной болезнью невероятно трудно. Но гораздо сложнее жить с тяжестью в сердце после того, как ты оставил беззащитного малыша на произвол судьбы. Родители стараются найти себе оправдание: в специализированном интернате ребенку-инвалиду будет лучше, чем дома, у нас нет времени, сил, финансовой возможности растить такого малыша. Но все это отговорки, которые не приносят облегчения.

Родители, которые оставили детей, каждый день спрашивают: «Прощу ли я себе когда-нибудь за то, что сделал?». Но ответ очевиден. Конечно, прощения такому поступку нет.

Выплаты для усыновителей

После завершения документального оформления усыновления гражданин вправе обратиться относительно начисления таких же социальных платежей, что положены и биологическим отцам либо матерям. В список возможной материальной помощи включено:

  • пособия в связи с беременностью и родами — при усыновлении младенца в возрасте до 3 месяцев;
  • единовременные начисления при передаче малолетнего в семью;
  • ежемесячные пособия на время осуществления ухода за младенцем до достижения им 1,5 лет;
  • средства из маткапитала (теперь положены и на первенца).

Особые виды финансовой поддержки могут также закрепляться на региональном уровне.

Из приюта мне Игоря выдали голым

Вот со вторым у меня как раз екнуло, и захотелось его забрать. Я увидела, что это обычный ребенок, маленький, и еще более беззащитный, чем годовалый. Потому что он еще больше осознавал, что никому не нужен. Мне сказали, что до 4 лет Игорь жил в семье, мама просто уехала на заработки, а бабушка не смогла обеспечить и привела за руку в опеку. Впоследствии оказалось, что это неправда.

Выяснилось потом, что его уже брали в семью два года назад. Из детского дома. То есть Игорь жил в системе, был усыновлен, потом его вернули, появилась бабушка, которая все же забрала, но потом не справилась и тоже вернула. Поставила в опеке чемодан и две сумки: «Что хотите, то и делайте!» Его переправили в приют. Только потом мне прислали его личное дело, так что я узнала эту историю случайно.

Из приюта мне Игоря выдали голым. На нем были майка и трусы с печатью. А у меня в багажнике лежала детская одежда. В моем восприятии 4-летний тогда — очень взрослый ребенок. Я помню, его вывели в этих пронумерованных трусах, которые надо сдать. Холодно, зима, и он раздевается при всех детях, которые в это время завидуют, что его забирают. Больше всех смущалась я, потому что у детей не было понятия об интимности человеческого тела.

Младший его принял на ура, ждал нас до ночи, сразу взял Игоря за руку и положил туда игрушку, было ощущение, будто старший всегда с нами жил. Мы гуляли, играли, пели песни все вместе. Кроме сериала «Счастливы вместе», он вообще ничего не знал. Ни названия деревьев, ни дней недели, ни геометрических фигур, ничего. «Что ты делал?» — «Смотрел сериал».

Он всегда писался. И застилал это. Я говорила: «Ну смотри, у нас есть машинка, мы можем постирать». Может, боялся наказания. Потом психиатры сказали, что, возможно, он делал назло. Потом стал прятать вещи, воровать в магазине, заставлял это делать и брата, таскал вещи у домашних. Ел конфеты мешками, фантики прятал. Мы с ним говорили, но это все продолжалось.

Он выводил всех на эмоции. Игорю хотелось, чтобы маленький кричал, поэтому он его дразнил и щипал.

Я очень эмоционально реагировала, потому что это не прекращалось. Даже в его 8-9 лет я могла, укладывая спать, разобрать постель, а она опять мокрая, снова описался и скрыл. А странности нарастали. Игорь стал убегать из дома. Первый раз подумала: ну, бывает, все бегали. Тогда на него случайно наткнулась полиция, которая патрулировала район. Игорь не понимал, что делает, я его спрашивала, зачем, он отвечал, что просто шел. И от этого стало страшно, но я подумала, что справлюсь, что, наверное, он это делает, чтобы я его больше любила. И мысли о возврате тогда не возникло.

В 11 лет пошли рисунки про секс, мат. И если я находила снова пошлости в тетради, Игорь кидался в слезы, что это не он. Полное отрицание. Мы ходили к психологам, нейропсихологам и логопедам. Но про трудное поведение я не особо рассказывала, думала: ну фантики, ну рисунки, ну сбежал один раз — это нормально для усыновленного ребенка. Специалисты же говорили, что есть скрытая агрессия.

Четвертая семья в жизни Полины

Когда Полине было три года, ее изъяли из кровной семьи, мать лишили родительских прав. Вскоре, правда, она оказалась у приемных родителей и даже как-то не задумывалась, что они не родные. Ей казалось, что это ее семья. Что это не так, Полина с болью поняла, снова оказавшись в детском доме спустя почти шесть лет. Приемные родители мотивировали возврат тем, что ухудшилось поведение девочки.

Вскоре объявился кровный отец, вышедший из тюрьмы, забрал девочку домой, а через несколько дней вернул обратно.

Через полтора года Полина попала в новую приемную семью. Оказалось, ее вместе с подругой взяли как бесплатную рабочую силу – ухаживать за собаками. Собак было очень много, девочки их выгуливали, кормили, убирали за ними. Еле продержавшись полгода, они сбежали…

Со Светланой Строгановой, главой родительского клуба фонда «Арифметика добра», многодетной приемной мамой, Полина познакомилась на театральном фестивале «Я не один», в котором участвовали дети из детских домов и приемных семей.

– Я не планировала брать еще детей, потому что у меня уже было трое приемных и последнюю дочь я взяла как раз за два года до появления Полины, – говорит Светлана.

Сначала было знакомство в лагере «Поленово», потом встреча на театральных показах в Москве, переписка. Девочку пригласили в гости на зимние каникулы.

– Когда я приглашала ее приехать к нам в гости, я понимала, чем, скорее всего, это закончится. Она должна была посмотреть на нас, мы на нее, – рассказывает Светлана. – Устроит ли ее, что в семье столько детей, или, может быть, она скажет: «Слишком много людей, и вообще семья не очень – не миллионеры. Потому что у детей-сирот порой есть ожидания, что в приемной семье трехэтажный особняк, дорогая машина. Мы же живем в обычной квартире.

В конце каникул, когда Полине надо было ехать домой, я задала ей вопрос: хочет ли она приехать сюда насовсем. Она сказала, что да. Я предупредила, что обратного пути не будет, кто сюда приходит, обратно уже не уходит – разве что замуж.

В марте 2018 года я забрала ее из Челябинска.

К появлению нового члена в семье, как обычно, готовились основательно. Все дети, кровные и приемные, ходили к психологу, прорабатывали те моменты, которые могут дать какие-то сложности. Когда Полина приехала, она тоже получала помощь психолога. Готовили ее специалисты и в детском доме.

Светлана Строганова с приемной дочерью Полиной

– Я была готова к самому тяжелому варианту, и для меня – из разряда чудес, что адаптация прошла почти гладко, ведь я понимаю: если бы со мной так обходились люди несколько раз в жизни, мне сложно было бы кому-то поверить вновь. К счастью, Полина рискнула, доверилась нам.

Важно, чтобы ни у ребенка, ни у родителей не было каких-то ожиданий, иллюзий. Я все моменты проговаривала с Полиной, а со своей стороны всегда была уверена – ребенок не должен соответствовать моим ожиданиям

Когда она пришла к нам, плохо училась. Ну и что? Как еще она должна учиться, если в детском доме никто ее учебой особенно и не занимался. В школе, скорее всего, просто ставили тройки, чтобы не возиться.

Не было ожиданий и не было причин для конфликтов.

Мы не обсуждаем с Полиной ее прошлую жизнь. Предполагаю, что она это делает с психологом. Мне же просто рассказала все, как свою историю, но на обсуждения не идет, видимо, нет внутренней необходимости. Но она знает, что в любой момент, если она захочет, я готова.

Впервые опубликовано 24 июня 2019 года

Священники не советовали брать ребенка, а я спорила с ними

У нас родился больной ребенок, и врачи сказали: «Идите домой, ждите, когда умрет». Развитие оставалось на уровне трехмесячного ребенка, он улыбался и узнавал своих, но даже голову не держал. Мы сдавали анализы, ходили в платные и научные организации, я надеялась, что нам что-то скажут и помогут, но нет. Никаких прогнозов, ничего, наоборот: вам лучше не рожать или попробовать родить от другого мужчины. У нас брак венчанный, как можно говорить: «Найдите другого мужчину», бред какой-то.

Правда, муж со мной фактически не жил все эти пять лет, я поднимала ребенка одна. Он был в длительных командировках и зарабатывал деньги, дома почти не бывал. Вероятно, ему было тяжело перенести болезнь сына. Когда мы лежали в больнице, я видела, как приходят другие мужья и сопереживают, а он не смог принять эту ситуацию. Любил, но на расстоянии. Он хотел нормального ребенка, с которым будет играть в футбол, разговаривать и хвастаться его успехами.

Через пять лет сын умер. У нас не было другого варианта, кроме усыновления, и все само собой пришло к этому. Мы с мужем еще до свадьбы решили, что усыновим кого-то. Мы были студентами, хотели большую семью и думали, что нашей любви, энергии хватит на всех. Муж общительный, эмоциональный, и я такая же, мы были «зажигалки» и любили весь мир. Потом я поняла, что муж не осознавал, на что соглашался, и вообще сам был инфантильным ребенком. Но на тот момент я готова была тянуть все одна.

Год я ездила по больницам, вышла на работу, путешествовала, достроила дом и поняла, что в нем не хватает ребенка.

Я разговаривала с разными священниками, монахинями, и часто они не рекомендовали усыновлять. Потому что таких детей растить тяжело и возможны возвраты.

Ни один не сказал: «Классно, молодец, давай забирай». Наверное, они знают больше несчастных историй, чем мы.

Я спорила с ними, говоря, что взять сироту — все равно, что построить храм. Меня это не остановило, хотелось спасти всех и дать всем любовь.

Я читала, что не надо усыновлять, если умер свой ребенок. Я с этим не согласна. Сразу, конечно, идти не надо, необходимо выждать время. Это очень тяжело, первое время ты просто воешь, когда у тебя родного отняли, живешь на кладбище. Но все же у меня была пауза длиной в год. И если подойти к этому обдуманно, почему нет?

История Кирилла, который обрел семью мечты

От Кирилла мама отказалась еще в роддоме. Он с рождения до 14 лет прожил в детском доме. Многие дети со временем перестают ждать маму, а Кирилл продолжал верить, что родители обязательно его заберут домой. Кириллу хотелось добиться успеха, стать известным, и тогда мама обязательно прочитает о нем, увидит фотографии и приедет за ним. Мальчик хорошо учился, много читал, мечтал стать знаменитым актером. Кирилл попал в театральный кружок, где почти сразу получил главную роль в представлении, потому что действительно был очень талантливым.

Кирилла любили педагоги и воспитанники детского дома. Он был симпатичным, вежливым и творческим молодым человеком. Когда Кириллу исполнилось 14 лет, его взяли в приемную семью. Сбылась мечта парня, ведь у него появились заботливые родители, младшая сестренка и даже бабушки с дедушками. Кирилл потом вспоминал, что самое яркое впечатление у него – это первый новогодний праздник, который он отмечал в новой семье.

Комментарий психолога:

Мария, Россия

По профессии я – специальный педагог. Работаю с детьми с тяжёлыми нарушениями. Дочке сейчас четыре года, и она – цыганка

Я ее увидела в базе данных детей-сирот, и она сразу привлекла мое внимание. Необычное лицо, необычное имя, трагический взгляд

Я хотела совсем младенца, а она была уже старше двух, но я не могла перестать о ней думать. Все время открывала базу данных и смотрела ее фотографию. Я не знала, что она – цыганка, подумала, может быть, наполовину индианка. Хотя мне было всё равно, кто она по национальности. Внешне меня неславяне не только не смущают, но даже часто нравятся, а детали были не очень важны тогда.

Позже я узнала, что родители от неё не отказывались. Она была в лагере закарпатских (с Западной Украины) цыган с родителями, они попрошайничали. Лагерь накрыла милиция, потому что там произошло какое-то убийство. Детей без разбора и проверок сразу передали в детдом. Как девочку звали на самом деле (ей записали не то же имя, под которым она жила в таборе), где её семья, было неизвестно. Я узнала позже при помощи волонтёров общества “Мемориал”. Дочке, когда её из табора забрали, годик был…

В опеке меня предупреждали: “Вы знаете, что она цыганка?” Я: “И что?” “Ну, вы понимаете… это ТАКИЕ дети!” “Какие “такие”?” “А вот ТАКИЕ.” “Да мне всё равно, я же сама не русская…” Сотрудница, делая огромные глаза: “А КТО?!” Это при том, что у меня типичная еврейская фамилия.

Когда я её привезла домой, она чувствовала себя абсолютно уверенно на новом месте. Везде ходила и все исследовала, пыталась нажимать на разные кнопочки, залезала на стул и падала с него и выглядела очень довольной. Она была рада уйти из дома ребёнка и приняла переезд как должное. Хотя, конечно, я думаю, что она нервничала все равно, но в первый день этого не было видно.

Была, конечно, адаптация. Она устраивала истерики на улице, падала на асфальт и отказывалась идти. Боялась ванны, но это быстро прошло. Залезала на ручки к гостям и совсем не стеснялась новых взрослых, убегала на улице, вообще не умела идти за взрослым или рядом с ним. Раскачивалась перед сном, конечно. Постоянно хотела есть; если на столе стояла еда, дочка требовала её, даже если была сыта. Совершенно не умела общаться с  другими детьми. Не пользовалась горшком, не умела играть, говорила только несколько слов, всюду лезла и всё хватала. Но ей было только два года и многие проблемы были, наверное, чисто возрастными.

С тем, что мы так по-разному выглядим, проблем нет. На детских площадках пару раз спрашивали, в кого она такая тёмненькая, и возникал вопрос, понимает ли дочка по-русски. Ещё ей всегда улыбаются таджики. Меня немного коробит, кстати, когда на форумах усыновителей комментаторы пишут, мол, ура, ребёнок уже так похож на вас и больше не похож на узбека – разве ребёнок хуже оттого, что он узбек по крови и выглядит соответствующе?

По своим вкусам дочка немного напоминает девочку из “Семейки Аддамс”, обожает разных чудовищ, любимый персонаж – Баба Яга. Недавно были в Финляндии в этнографическом музее, дочка пыталась ворваться в экспонат-избушку с криком “Баба Яга, открывай, это я пришла!”

Я не знала, как правильно выбирать — ждала, что екнет сердце

Я изначально хотела маленького ребенка, до года. Я его долго на всех ресурсах искала, заходила на сайты, присматривалась, фотографии детей были ужасные тогда, было трудно. Начиталась форумов, где усыновители писали, как у них на детей екало сердце. Я смотрела фото и ждала, что у меня тоже екнет, потому что не знала, как правильно выбирать ребенка.

Я его рожала. 9 месяцев ходила и вынашивала, только не ребенка, а осознание того, что скоро заберу его. Сделала одну справку, через какое-то время — вторую, все постепенно. У меня был инстинкт гнездования, я передвинула всю мебель, перестирала все вещи.

Я сначала собиралась за одним в Калужскую область и уже даже связалась с директором детского дома. Прихожу с работы, а мне позвонили волонтеры одной организации и сказали, что есть другой мальчик. Раньше детей вбрасывали в чаты и форумы, не было базы, в детских домах тяжело с детьми расставались, волонтеры старались их пристроить на стадии изъятия из семьи.

Я зашла на сайт, смотрю — сидит ребенок, обкусанный комарами, в грязной майке, веревка какая-то на шее. И ничего у меня не екнуло. Просто жалость.

Это было близко, можно было съездить и посмотреть. Я поехала, поговорила с опекой, пошла в больницу, где он находился. Я взяла его на руки, и мои руки вспомнили то, что они не помнили уже полтора года. Покрутила его, он тыкал мне в нос соской, которая висела на веревке. И я решила его взять, хотя не скажу, что екало. Я очень долго сомневалась. Мои сомнения разрешил папа, которого я долго мучила сомнениями и который в конце концов сказал: «Что ты ко мне пристала с расспросами — ребенок и ребенок». И эта фраза решила все.

Через какое-то время мы его забрали и привезли домой. Из документов только справка из роддома, и больше никаких медицинских обследований, кроме общего анализа крови. Первые дни дома меня пугали, потому что малыш бился головой о стену перед сном. Хотя он не так долго был в госучреждении. Я про такое слышала, но смотреть было жутко. А так был обычный ребенок.

А через полгода мне позвонили и сказали, что есть мальчик, 4 года, изъят из семьи. Я категорически сказала «нет». Я еще подумала: а вдруг он обидит моего маленького, выстраданного и ненаглядного. А потом укладываю малыша спать и думаю: ну а что такого, места много, вот тут один будет лежать, а тут второй. Я среди ночи позвонила мужу, маме, они быстро согласились и даже обрадовались. Тем более что внешне дети были похожи. Тогда я еще не знала, чем все закончится.

«Умственная отсталость» или «задержка развития» детей

Часто бывает, когда ребенок из детского дома не знает, не умеет или не понимает большую часть совершенно элементарных вещей, которые для его «домашних» сверстников совершенно естественны. Например, что грязную одежду не выбрасывают, а стирают, или что родители уходят на работу, приходят, на заработанные деньги покупают в магазине еду, готовят ужин — так устроены товарно-денежные отношения. Когда уже достаточно взрослый ребенок не знает, что такое времена года, все, кто не знаком со спецификой таких детей, думают: «У ребенка, мягко говоря, задержка развития или умственная отсталость».

Почему?

Это просто наследие прошлой жизни, а не органическое поражение головного мозга. В кровной семье ребенком никто не занимался, а в детском доме он просто не видел, как мама ходит на работу и покупает продукты, в столовой ему давали готовую еду, он не знает, что такое мыть посуду. Но эта задержка развития абсолютно компенсируемая, все пробелы можно быстро наверстать. И приемный родитель должен быть к этому готов.

Многим кажется, что раскачивание перед сном или просьбы вполне взрослых детей купить им бутылки с сосками — еще одно проявление умственной отсталости. Это классические последствия детского одиночества, никакого отношения к умственным способностям не имеющие. Попав в семью — естественную среду выращивания — ребенок пытается компенсировать этапы, не прожитые в раннем детстве, добирает недоданные объятия, заботу, сживается с ощущением защищенности. И если приемный родитель прошел нормальную подготовку, то такой период обычно переживается достаточно легко.

История:

Все восемь лет своей жизни Аня провела в доме-интернате. Она была «отказницей с рождения», а потенциальных усыновителей отпугивал ее диагноз — у девочки обнаружили тяжелую патологию центральной нервной системы, в результате которой Аня не могла ходить и постоянно пользовалась памперсами. Главным аргументом для ее будущей приемной мамы Ларисы стали слова сотрудников детдома: «Девочка интеллектуально сохранна».

Первые месяцы дома мама провела за консультациями: хотела понять возможности для лечения и реабилитации. Все визиты к врачам Аня переносила спокойно, никогда не плакала и не кричала.

Напрягалась Лариса из-за двух моментов. Во сне дочь постоянно сосала палец, из-за чего на нем образовалась незаживающая болячка. А дома у нее резко портилась дикция, Аня коверкала слова. Когда Лариса переспрашивала, девочка плакала, дело доходило до истерики. Наложилась и другая проблема — Лариса не могла уговорить дочь заниматься развивающими играми. Аня только раскрашивала картинки, да и то сильно «не по возрасту» (для детей 3 лет, очень простые и яркие).

Психолог не выявил у девочки отставания в развитии и каких-либо интеллектуальных нарушений и объяснил Ларисе причину такого поведения

Оказалось, дома, в семье, девочка пытается «отыграть» период раннего детства, когда она была лишена защиты и заботы мамы, прожить младенчество и получить от мамы именно то внимание, которое оказывают младенцу. Поэтому и были слишком детские занятия, сосание пальца по ночам и нарушения речи

С Ларисой и Аней начали работать психологи: маме снимали повышенную тревожность и обучали спокойному отношению к поведению ребенка, а девочке помогали пережить травму оставленности и вернуться в возрастную норму. Через несколько месяцев ситуация нормализовалась.

«У Димы сломана душа»

Сексуализированное поведение ушло буквально за несколько месяцев. В самом начале, дома, Татьяна поговорила с Димой, как со взрослым человеком:

– Я сказала: «Это не опасно для других, и меня этим не испугаешь, я тебя не отдам за такое поведение

Я вижу, что ты делаешь так, чтобы привлечь эмоциональное внимание других. Сейчас еще ничего, но когда ты вырастешь, могут быть проблемы»

А еще я рассказала, как в нашей семье появился каждый приемный ребенок. Дима считал, что это у него все плохо, а у других – не жизнь, а сказка. Когда узнал, что все совсем не так, стал по-другому смотреть на многое.

Фото: Tommy Fjordbøge / Flickr

Агрессивное поведение ушло со сменой школы, со сменой общения, еще до того, как Дима попал в семью Татьяны. Во время адаптации была не агрессия, а некий неосознанный неконтролируемый эмоциональный выход. Он нечаянно причинял вред другим просто в процессе игры, причем чуть ли не постоянно. Например, играют дети, один раскручивает скакалку, а остальные прыгают по кругу. У Димы веревка-прыгалка зацепляется одному ребенку за ногу, а другому рикошетом ударяет по щеке. Дети уверены, что это – злой умысел, кричат: «Дима ударил!» Хорошо, что Татьяна все видела и объяснила ситуацию. Другой случай – дети катаются на горке на «ватрушках». Татьяна сажает наверху, муж внизу ловит, все спокойно. Но во время спуска Дима падает, роняет сестру Свету, они падают, Света ударяется очками о горку, ранит стеклом веко, вокруг все в крови, дети в ужасе. И родители вновь объясняют, что Дима – не виноват.

– Таких случаев было много, – говорит Татьяна. – Приходилось все проговаривать с детьми. Я им говорила: «У нас в семье у каждого свои особенности. Ульяна до старости будет, как маленькая, а еще вспомните, когда Света приехала, она не умела совсем разговаривать, Тимур – не ходил. Сейчас Света учится в школе, хорошо говорит. Тимур – бегает и прыгает. А у Димы сломана душа. Если другим мы лечим руки, ноги, еще что-то, то Диме мы лечим душу».

Дима считал, что все проблемы – от кровных детей, ведь Дарья отдала его, опасаясь за них.

И мстил, высказывая свои обиды, кровным детям Татьяны, он говорил им то, что хотел сказать тем, другим детям.

До сих пор они работают с психологом. Вообще с психологами проекта «Близкие люди» семья перестала плотно взаимодействовать только в этом году – остались консультации по телефону. А первые два года вся семья обращалась к их помощи беспрерывно.

– Я была готова к чему угодно во время адаптации, но не ожидала, что он будет рваться обратно, – признается Татьяна. – У меня было такое ощущение, будто я – инспектор по делам несовершеннолетних и забрала ребенка из кровной семьи в приют. Приблизительно такое отношение у него было ко мне и ко всему окружению. Около года мы были для него врагами, которые не пускают его к маме. Но при этом он общался и общается с Дарьей, приезжает к ней в гости. Сейчас переживает меньше, если она не позвонит или не может принять его, но по-прежнему готов примчаться по первому требованию.

Дима все четыре года называл Татьяну тетей Таней и на «вы», а Дарью – мамой. И только месяц назад, рассказывая о себе педагогу по рисованию, сказал: «У меня была мама, но я себя так плохо вел и поэтому она отказалась от меня, а теперь у меня другая мама – Таня».

– Уже года два, как Дима стал относиться к нам бережно. При нас Дарью называет по имени, не мамой. Он понимает, что по-человечески мне тяжело отпускать его к Дарье, и как-то старается сообщать об этом мягче.

С другой стороны, я понимаю, что если бы мы обрубили общение, то не факт, что у нас было бы все хорошо сейчас. А я вижу, как он больше и больше приближается к нам эмоционально.

Порой я обращалась к Дарье за помощью. Например, в позапрошлом году, в сильные морозы, Дима категорически отказывался ходить в шапке, просто, выходя из дома, прятал в рюкзак. Я поговорила с Дарьей, и она подарила ему шапку, и вот в той подаренной шапке он согласился ходить. В прошлом году я ждала ребенка и не могла с детьми летом выехать отдыхать. Дарья взяла Диму, когда они ездили на юг, я полностью оплатила билеты, питание, проживание.

Несмотря на то, что для меня вся эта ситуация с двумя мамами психологически не простая, я часто думаю: «Получается, у Димы много родственников, к которым он привязан, и это хорошо».